Читать!

ГЛАВНОЕ

Владимир Набоков. Лаура и ее оригинал.
Санкт-Петербург: Азбука, 2010.

Вышли из печати последние неопубликованные карточки Набокова, которые он заполнял с 1975 по 1977 годы. Не роман, а фрагменты романа — дьявольская разница! Дмитрий Набоков выдержал долгий мораторий, выполняя просьбу отца не публиковать эти предсмертные обрывки. Но издатели замучили, да и за давностью времени наследник махнул рукой. Искусство принадлежит народу. Сам автор за год до смерти невозмутимо делился впечатлениями о том, как читает воображаемой аудитории роман о Лауре, четко выстроенный у него в голове, пусть пока и не написанный. Набоков-старший сам запустил колесо интриги вокруг своей последней книги, уйдя из этого мира с легкой, небрежной, леонардовской ухмылкой. И поэтому теперь мы имеем редкий для нашего времени факт, когда главное событие литературного сезона не просто нагло сконструировано, а имеет под собой некоторые основания. Переводчик романа Геннадий Барабтарло сделал так, что его работа приносит физиологическое удовольствие от чтения. Это можно счесть вызовом читателю, привыкшему относиться к литературе как к сфере обслуживания. Но этот текст изначально не для него.

Набоков собирался назвать роман Dying Is Fun (переводчик множит варианты от «Веселой смерти» до «Умирать, так с музыкой»). «Смерть в романе — вопрос стилистический», — говорил писатель. Сам он не отдалял смерть литературой, а медленно встречал ее, следя за ее замаскированным приближением, испытывая свойственное ему энтомологическое любопытство, распространявшееся среди прочего на него самого. Предположительно, главный герой романа профессор Вайльд — тучный смердящий урод — замышляет суицид. А его молодая распутная жена Флора — в прошлом нимфетка, на которой он женился из мнемонических переживаний. Она напоминает ему о былой любви, которую звали Аврора Ли. Вдобавок отчима Флоры звали Губерт Губерт — комментарии излишни. Несмотря на отталкивающую наружность мужских персонажей, Набоков так же испытывает с ними возрастную солидарность, как разделяет (стилизует?) желание юного женского тела. То, что сохранилось от авторской инкарнации романа, наполнено обреченной чувственностью — достаточным оправданием перед вечностью. Так завершилось тридцатилетнее создание романа после смерти писателя. И полоска тонкого света исчезает окончательно и навсегда.

ОСНОВНОЕ

Массимо Монтанари. Голод и изобилие. История питания в Европе.
Санкт-Петербург: Alexandria, 2009.

Мы состоим из того, что пьем и едим. В значительной степени. До недавнего времени гастрономия была в основном практической, в исключительных случаях — знаточеской дисциплиной. От еды не возбранялось, а в иные периоды даже предписывалось получать удовольствие. Ее нужно было уметь готовить, в развитых цивилизациях — объяснять, как это делается. Но обобщать ее культурно-антропологическое значение — ни в коем разе. Хотя бы потому, что понятие культуры в современной его трактовке появилось не ранее XIX века. Французская школа «анналов» в минувшем столетии обратилась к изучению повсе­дневной жизни простого человека — не воина, не героя, не политика, не писателя. И тут выяснилось, что через жилище, одежду, поведенческие ритуалы и, не в последнюю очередь, питание европейский человек узнает о своей генеалогии много больше, чем через историю войн, государственных интриг и даже географических открытий. Итальянский медиевист Массимо Монтанари в легкой, французской по происхождению манере рисует картину насыщения Европы от V века нашей эры, известного опустошительным голодом, вплоть до начала эпохи модерна, впервые за всю историю европейской цивилизации оспорившего синонимию между обжорством, телесной полноценностью и социальным успехом. Эволюция хлеба и мяса, их различное соотношение в разных культурах и сословиях, рождение идеи качества пищи, всеобщее равенство голода в Средние века и преследование бедных в эпоху «буржуазной жестокости» (выражение Фернана Броделя) — таков захватывающий веер тем, многие из которых формулируются в книге впервые.
 

Ян Веннер, Кори Сеймур.
Gonzo. Жизнь Хантера Томпсона.
Биография в высказываниях.
Санкт-Петербург: Амфора, 2009.

Революционер от журналистики, создатель выморочного «гонзо-стиля», получаемого путем написания текста в состоянии наркотической интоксикации, Хантер Томпсон остается магистральной фигурой американской контркультуры. Самоубийство в 2005 году окончательно превратило его жизнь в миф и сделало биографию идеальной, оторванной от конкретного носителя. Что бы там ни плели составители этой книги — сотрудники редакции The Rolling Stone, автор «Страха и отвращения в Лас-Вегасе» давно перестал быть собой, превратился в глянцевую икону, безличный символ безумия 1960-х, которому нечего было делать в новом тысячелетии. Похоже, он до конца дней умудрился остаться порядочным человеком и паразитировать на чужой памяти не собирался. По большому счету, книга о Томпсоне не получилась. Это нескончаемые воспоминания близких и знакомых о каких-то малозначительных подробностях, ходульные попытки на словах передать ощущение «драйва», которое испытывали первые бунтари, вылупившиеся из послевоенного бэби-бума. Сам Томпсон выглядит, как и следовало ожидать, отталкивающим отморозком, который ежедневно ходит по краю смерти, нудно издевается над окружающими, пьет все что горит, и закусывает случайной органикой. Тем не менее это и есть объективная картина. Отрыв, подменяющий свободу. Забытье вместо счастья. Из песни слов не выкинешь, а забывать ее нельзя.

 

ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ

Владимир Лорченков. Большой куш.
Москва: АСТ, Астрель, 2009.

Название нового романа кишиневского писателя Лорченкова актуализирует в памяти фильм Гая Ричи, в оригинале называвшийся Snatch. Это не только «куш», но и «хапанье», уличное воровство, вырывание сумочки в толпе туристов. По мелочи, а не по-крупному. Действительно, что, кроме дву­смысленной иронии, может вызывать тридцатилетний инфант, устроенный матерью в парк аттракционов затейником-аниматором в костюме Крошки Енота? Директор парка, обросший бородой, как у Карабаса-Барабаса, журит нерадивого работника и ставит ему в пример коллег — вьюна в костюме Микки-Мауса и старшеклассницу Белоснежку, сублимирующую сексуальный голод в хороводах с детьми. И даже мучимый геморроем шестидесятилетний Снупи Дог справляется с работой лучше. Енот жаждет Белоснежку и готов продать родину за боты Микки-Мауса. Каждый рабочий день начинается у них гадкой песней, где «команда Диснейленда» обещает сплотиться и «порвать всех, как Тузик грелку». Весь роман Крошка Енот движется к своим нехитрым целям, в том числе участвует в рейдерском захвате парка. Роман прививает ненависть к современной организации наемного труда. Вдобавок персонажи говорят на языке плохого перевода американских боевиков, что только подчеркивает карикатурность истории.

 

Павел Хюлле. Тайная вечеря.
Москва: Новое Литературное Обозрение, 2009.

Роман с несколькими уровнями, отражающими друг друга наподобие выпуклого ренессансного зеркала. Сложный по структуре и, что странно, простой для чтения. Житель Гданьска с типичным для этой немецко-польской ойкумены именем Павел Хюлле несколько лет назад позировал художнику Мачею Свешевскому, писавшему «Тайную вечерю» для одного из костелов родного города. Остальные 11 известных горожан, приглашенных в мастерскую на сеансы, рассыпаны по тексту, как шоколадки из календаря, который европейские дети чинно выедают, начиная с четвертого воскресенья до Рождества. Персонажи выглядывают из окошек и дверей, скрываются за ними снова и переходят с уровня на уровень. Действие происходит то в Польше, то в Боснии, то в приблизительном Иерусалиме, то в увиденном сквозь магический кристалл Константинополе. В действительности же никто не покидает не только Гданьска, но и пределов одного-единственного дня, в течение которого в городе гремят взрывы, раздаются выстрелы, рядом с костелами высятся мечети, а улицы носят имена современных польских политиков. Это не очень явная и в высшей степени изящная антиутопия о судьбе Восточной Европы в конце XXI века. Жанр набирает угрожающую популярность.