Из России — с деньгами

— Вячеслав Александрович, каковы сегодня масштабы миграции и связанных с ней финансовых потоков в мире и в России?

— Всего в мире, по разным оценкам, мигрантами считаются до 200 миллионов человек. Не менее существенна и цифра денежных переводов мигрантов на родину — до 400 миллиардов долларов. Сегодня эта сумма уже превышает весь объем помощи и иностранных инвестиций в развивающиеся страны. В СНГ объем таких финансовых потоков оценивается в 10 миллиардов долларов, и в некоторых государствах СНГ переводы от уехавших на заработки за пределы своей страны составляют от 30 до 50% ВВП. Причем точные цифры мы знать не можем, так как для перевода этих денег используются помимо банковских инструментов и другие схемы.

— Сколько мигрантов сегодня насчитывается в России?

— Сколько мигрантов в России, никто точно не знает. Это минимум от пяти миллионов человек и до пятнадцати миллионов, по некоторым оценкам. Легально у нас находится около двух миллионов мигрантов.  Если  запросить информацию у государств СНГ, почти каждое из них может насчитать более миллиона своих граждан, уехавших на заработки в Россию. В среднем, я думаю, можно говорить о десяти миллионах мигрантов, в течение года бывающих в России. Они не обязательно все время в течение года находятся здесь — могут приехать один или несколько раз в год на разные сроки. Половина из них трудится в Центральном федеральном округе, 70% из этого числа – в Москве. В России фактически 17 областей дают работу почти 80% мигрантов, после Москвы это в первую очередь Санкт-Петербург, Краснодар, Екатеринбург и Приморье. 80% мигрантов приезжают к нам из СНГ, остальные — из дальнего зарубежья.

— В каких секторах экономики заняты эти люди? Какова их квалификация?

— Около 40% заняты в частном секторе — это домработницы, те, кто занимается ремонтом квартир, другим обслуживанием населения. 35% работают в строительстве. Остальные заняты в ЖКХ и сельском хозяйстве. Существует мнение, что в строительной отрасли у нас используется в основном труд низкоквалифицированных мигрантов. Это не совсем так. Сейчас уже есть те, кто занят в строительстве пять-шесть лет, имеет строительную специальность и даже не одну. Мы сейчас хотим поставить вопрос перед теми государствами, откуда приезжают эти строители, например, перед Таджикистаном, что им необходима сертификация на родине. Иначе получается, что человек ничем не может подтвердить наличие у него специальности, а значит, не может и легально устроиться на работу.

Хотя, надо отметить, что к настоящему моменту Россия уже «вычерпала» резерв городских образованных трудовых ресурсов СНГ с «советской» ментальностью. Сейчас к нам уже поехала молодежь, часто из сельских районов, не знающая русского языка и культуры. Это серьезная проблема.

— Какие финансовые и торговые потоки связаны с мигрантами внутри России?

— В целом вклад мигрантов в ВВП России, по некоторым оценкам, составляет до 10%. Траты мигрантов чаще всего связаны просто с поддержанием жизни. Однако есть «черные деньги» — это средства, которые тратятся ими нелегально на оформление документов, разрешения на работу, денежные переводы, медицинское обслуживание. В сфере такого «миграционного сервиса» вращается от шести до семи миллиардов долларов «черных» денег.

— Как на миграцию повлиял кризис? Действительно ли число мигрантов из-за него сократилось?

— Эксперты говорят о 10—15-процентном оттоке мигрантов в связи с кризисом. По данным Центробанка, на 20% снизился объем денежных переводов в СНГ. Но это само по себе не свидетельство снижения числа мигрантов,  ведь многим из них просто не выплатили или снизили зарплаты. В целом, насколько мне известно, во всем мире кризис пока не очень сказывается на миграции. Даже если кто-то и вернется на родину, скорее всего, эти люди приедут обратно — даже в кризис больше шансов найти работу в экономически благополучных регионах.

— Насколько России необходим такой объем трудовой миграции? Может ли страна снизить потребность в иностранной рабсиле или это уже необратимый процесс?

— Считаю, что сейчас это уже процесс необратимый. Я уважаю точку зрения, согласно которой, если бы мы перестроили внутреннюю политику, образование, наладили работу с внутренними трудовыми ресурсами, то трудовая иммиграция в таких масштабах нам бы не была нужна. Уважаю, но не разделяю — даже если и так, это процесс длительный, который займет годы, и лично я не думаю, что такое произойдет даже в дальней перспективе. Миграция все равно будет. С нашими темпами рождаемости мы начинаем терять по миллиону трудоспособного населения в год. Если к 2050-му эта ситуация не изменится, то нас будет порядка 90 миллионов человек. Без миграции не обойтись, но она должна быть разумной.

А сейчас, во время экономического спада, она как никогда выгодна нашим предпринимателям. Мигранты как недорогая рабсила — это антикризисный шанс.

— Мигранты из каких стран, на ваш взгляд, более успешно могут трудиться в России?

— Управление миграцией должно быть осознанным. Очевидно, что есть страны, которые цивилизационно и исторически ближе друг другу. Так, Великобритания сознательно старалась «привозить» на свою территорию поляков и чехов, оставив Германии и Франции выходцев из Турции и арабских стран. России тоже необходима подобная гибкость, осознанная стратегия по отношению к Украине, Белоруссии, Армении, Грузии.

Сейчас по числу мигрантов у нас первое место занимает Узбекистан. Только официально в прошлом году в России трудилось около 643 тысяч граждан этой республики, затем Таджикистан — 391 тысяча, потом Китай — более 280 тысяч. Далее следуют Украина (245 тыс.), Киргизия (почти 185 тыс.) и Молдавия (122 тыс.). Подчеркиваю, цифры отражают только легальных работников, на которых как ими самими, так и их работодателями были оформлены абсолютно все необходимые документы! При этом число работающих в России украинцев и молдаван, очевидно, больше учтенного. Их очень трудно учесть, так как они хорошо владеют русским языком и не нуждаются на определенный период в регистрации.

— Кроме языка и ментальности, есть еще критерии, которые необходимо использовать при определении вопроса о том, какие мигранты нужны экономике России?

— Если речь идет о малом количестве мигрантов,  здесь критерии понятны. Нужно адресно приглашать тех, кто нам необходим, наиболее образованных и профессиональных специалистов, деятелей культуры, спортсменов, то есть тех, кто сможет работать на достижения России и на ее имидж в мире.

Но когда речь идет о миграционных потоках объемами в миллионы человек, подобный подход уже неприменим. А у нас процентное соотношение получается таким же почти, как и в США, – около 10% от численности своего населения. Поэтому тут важен культурный контекст, важно управлять этим процессом, не допуская необратимого влияния всех этих людей на наш социум и культуру, но в то же время интегрировать их. Это важнее всех экономических аспектов.

— ФМС РФ обнародовала квоты на привлечение трудовых мигрантов в 2010 году. По сравнению с 2009 годом квоты снижены почти вдвое. Как вы оцениваете это решение?

— Я не сторонник механизма квот. Как мы можем применять механизм квот, если мы реально не имеем достоверной информации о рынке труда? Наши госорганы занятости сами заявляют, что знают рынок труда лишь на 30%, а по мнению некоторых экспертов, это не более 10—15%. Что тут можно планировать? А квоты ведь применяются еще и путем прямого счета — дайте мне в мае списки, сколько мигрантов вам надо привлечь. Как в сельском хозяйстве, например, можно определить, будет ли урожай, и понадобятся ли дополнительные руки для его уборки? Или я предприниматель — как мне определить, будут ли у меня в следующем году средства на открытие нового проекта, в который я как раз хочу привлечь мигрантов? Кроме того, 40% мигрантов заняты в частном секторе, где подобное планирование вообще невозможно — кто заранее за год сможет сказать, понадобится ли ему няня для ребенка или бригада ремонтников? В итоге механизм квот не работает. Все используют мигрантов нелегально, значит, развивается коррупция.

У государства есть иллюзия, что оно управляет потоком мигрантов, у мигрантов есть иллюзия, что государство в России действительно имеет такую стопроцентную информацию, но я считаю, что множество мигрантов и множество рабочих мест в России теоретически пересекаются в подмножестве квот, но практически реальной картины мы не видим.

— Почему же нет более пристального внимания к теме миграции со стороны государства? Ведь это касается всей жизни общества, экономики, предполагаемого проекта модернизации?

— Нам не хватает субъекта миграционной политики — того, кто мог бы мыслить в этой сфере стратегически. В 1992 году образовалась Федеральная миграционная служба. Чем она занималась? Поехали сначала русские из Казахстана, потом в связи с межнациональными конфликтами и другие беженцы, вынужденные переселенцы. Когда началась война в Чечне, то оттуда и из Ингушетии были сотни тысяч беженцев. Всех пытались как-то расселить и устроить. В конце 90-х началось оживление экономики, особенно в период 1999—2001 годов — тут уже появилась трудовая миграция, в том числе и нелегальная. Но в 2002 году эту сферу уже пытались регулировать в связи с террористической угрозой. Ситуация изменилась в 2004—2005 годах: в экономике появились нефтяные деньги, пришло понимание, что не все мигранты — потенциальные террористы, тогда были предприняты первые попытки сформулировать внятную миграционную политику. Но в конечном счете четкой стратегии не сложилось.

Вопросами миграции занимается сейчас и ФМС, и МЭРТ, и Минздравсоцразвития, и МИД, и МВД. Больше всего именно МВД, и вряд ли это правильно. Да, например, во Франции этим вопросом тоже занимается МВД. Но там это министерство, где просто есть департамент полиции, а у нас это ведомство с вполне определенными функциями. Мигрантов отдали в его ведение. Так пошло из-за борьбы с терроризмом. У нашего государства такая политика: если оно не может понять, что именно нужно делать, то зовет милицию. А МВД идет по «овировской» системе — решает пускать или не пускать, какую справку надо потребовать и т. д. Но кого именно нужно приглашать в страну, в каких количествах, какой должна быть политика и задачи миграции в контексте демографии, экономики, культуры — это должна решать не милиция.

Поэтому нам не хватает ведомства или органа, которые могли бы формулировать внятную миграционную политику независимо от кризисов, от террористических угроз, а с точки зрения долгосрочных перспектив.

— Как должна формироваться такая политика? Кто должен принимать в этом участие?

— Чтобы проводить какую-то политику, надо ее сформулировать, обсудить, и потом уже такое ведомство будет ее реализовывать. В советское время подобными стратегическими вопросами занимались партийные структуры. Сейчас большой вопрос, кто это должен сделать  — конкретное ведомство, некая межведомственная комиссия, администрация президента? Но могут ли они сами себе формулировать задачи? Есть опасения, что если это будет отдельное ведомство, то оно начнет решать свои собственные проблемы. Я уверен, что без механизмов гражданского общества здесь не обойтись. Миграционные вопросы касаются всех, и формулировать какие-то стратегии здесь можно только с привлечением населения, экспертного сообщества, нужно обсуждение, форум, какая-то площадка во главе с авторитетными для общества и политиков фигурами, с участием бизнеса. Чтобы учесть максимальное число мнений. Нужно всем вместе обсуждать демографические, культурные, экономические последствия миграции.

— Не секрет, что общество беспокоит в большей степени даже не экономический, а культурный аспект миграции: приезжают другие люди, с другими привычками и традициями, и порой не хотят считаться с местным населением.

— Мигранты зачастую покупают право на такое поведение. Раз он нелегально приехал и живет здесь, то, значит, он это право купил, что и демонстрирует. И тут виноваты не только мигранты. Они видят нашу коррупцию, считают, что в России все продается, в результате такое и мнение о стране. Та коррумпированная и непрозрачная система, которая сейчас сложилась вокруг мигрантов, в итоге их маргинализирует, отправляет на обочину общества. К ним в общежитие или на стройку зайдет очередной сборщик податей, заберет взятку и даст команду прятаться, чтоб никто их не видел. Мигрантами и их проблемами в итоге занимаются диаспоры, криминальные сообщества, где живут по законам джунглей. Оставляя жизнь мигрантов на самотек, каких людей вокруг себя мы в итоге получаем?

И это касается не только мигрантов. Подобное «оскотинивание» действует в обе стороны. Если такое количество людей находится на положении рабов, значит, мы сами становимся рабовладельцами. И вот все эти майоры Евсюковы, они же появляются в том числе и от этой вседозволенности. Они привыкли иметь дело с мигрантами, с безответными людьми в рабском положении, жизнью которых можно распоряжаться, она ничего не стоит. Если у человека психология рабовладельца, он так ко всем будет относиться.

— Как этого избежать? Можно ли интегрировать мигрантов в российское общество и культуру?

— Так должно быть. Интегрированный мигрант — тот, который добровольно живет в обществе на основании тех законов и традиций, которые приняты в этом обществе. Больше всего это должно волновать гражданское общество, а не органы надзора и администрирования. Например, в Швейцарии не муниципальная администрация и службы решают, давать ли человеку гражданство, а соседи. Они отвечают на вопрос, готов ли, по их мнению, сосед-мигрант к тому, чтобы стать полноправным гражданином. Тут вопрос интеграции решается автоматически — тебе плевать на нашу культуру, ну а мы в таком случае не хотим тебя видеть нашим согражданином. А мигранты, кстати, хотят этот порядок изменить, чтобы окончательное решение было за администрацией.

Конечно, есть и нерешаемые вопросы — если культура мигрантов входит в противоречие с нашей. Но здесь можно задать вопрос: не лучше ли в таком случае носителям такой несовместимой с другими культуры остаться дома и спокойно жить так, как им нравится? Пусть такая культура существует в тех условиях, где зародилась.

— Существуют предпочтительные модели поведения. Раньше «столичная» модель поведения, фактически модель России, была на территории всего СССР моделью для подражания в культурном плане. Нужен ли России сейчас такой «экспорт ценностей»?

— Безусловно, нужен. Это вопрос того, сможем ли мы остановить культурный регресс у себя в стране. Мы не должны портить то, что способно привлечь в нашем образе жизни представителей других народов и стран. Особенно важно понять, что внезапная «традиционализация» мигрантов из СНГ не случайна. Эти люди приезжают к нам не с каких-то диких феодальных территорий, а из регионов, где за время СССР была осуществлена производственная модернизация, работали школы, театры. Радикальные патриархальные традиции повсеместно уже уходили в прошлое. И вдруг мы наблюдаем такой всплеск возврата к какой-то архаике. Это не имеет никакого отношения к религии или национальному возрождению. Здесь скорее в условиях распада советских ценностных матриц происходит попытка нащупать точку опоры в архаике. К тому же большой вопрос: кому такая «реархаизация» масс населения выгодна? В любом случае, уважая право мигрантов на труд и интеграцию в российское общество, нельзя допускать проникновения к нам практик и образа жизни, неприемлемого для нашей культуры.

Пока еще на территории СНГ существует инерция, существует еще «советский народ». От того, сможет ли Россия сохранить вокруг себя привлекательный ареал своих цивилизационных ценностей, будет зависеть, станут ли мигранты частью России, ее культуры и экономики, или станут для страны дестабилизирующим фактором.