К 21

Видимая, например в прокате, часть отечественного кино невелика, как верхушка айсберга. Остальное требует заныра и являет собой классическое «то, не знаю что», хотя скопом именуется «авторским кино». На берег, правда, не из волн, а с другой совсем стороны, вышел дядька Черномор, глава нового Фонда государственной поддержки кинематографа Сергей Толстиков, и предложил описать ему это «авторское кино» в толковых параметрах и критериях, которые не стыдно представить серьезным людям в Думе, распределяющим бюджет на культуру. Тут круглый стол, специально для того собравшийся, сделался квадратом и встал на дыбы, но дать справку в цифрах, сколько соли, сколько жизни, сколько пара содержится в этом таинственном явлении, не смог. Как опишешь море, тем более когда оно пересыхает и превращается в лужу.

Конкурсный фильм питерского параллельщика Сергея Дебижева «Золотое сечение», вынесенный в прокат тайными пружинами случая, флюоресцирует, словно экстравагантный глубоководный организм, предлагает узнавать «истину по свету, от нее исходящему». Красивый, ломкий, расписанный вручную стихиями, глумливо зовущий к «другим берегам» поп-артефакт. Вместо шамбалы и Шангри-ла — развалины колониального казино в Камбодже, наследство белоэмигранта масона, винтажный пилотаж эскадрильи «Нормандия-Неман», Алексей Серебряков на «виллисе», Ксения Раппопорт по-французски. Из раковины — не гул морской, но «Афанасий Никитин Буги, или Хождение за три моря» Бориса Гребенщикова. Глаз не отвести, но веки наливаются свинцом (расплавленным — шутит персонаж Серебрякова), и только в паре-тройке кинозалов.

У дебютов, а в конкурсе преобладали именно они, драматургия медузы. Расплываются на свету и до проката вряд ли доберутся. Скрещение игрового и неигрового кино, ставшее трендом еще позапрошлого года, собственно, и не обещает признаков позвоночности, но многие фильмы выглядели короткометражками, распухшими до полного сдобного метра.
Название фильма Юрия Быкова «Жить» не читается глаголом, а воспринимается как антоним слова «нежить». Такая вооруженная «жить» завелась в поле и в лесу и простреливает каждый колосок. Мирный охотник и злобный деловой бегут от других деловых по сельским буеракам, меняясь в процессе выстраданными моральными ценностями. В финале выясняется, что жить получится у того, кто перечеркнет жизнь другого.

В «Явлении природы» Александра Лунгина и Сергея Осипьяна ровно то и происходит — явление природы городскому жителю. Фильм снят цифровым фотоаппаратом, изображение зеркалит и плавится, словно асфальтированная дорога в жаркий день. Природа является зрителю разнообразной мистерией, в виде тварей и молний, то небом в воде, то водой с неба, то туманом, то запотевшим окошком, то заблудшими овцами, то хариусом, то торжественно, то скромно. Форм на заявленный хронометраж хватает, промысловых смыслов — не вполне. Но интонация очень качественная и узнаваемая — по грустным советским книжкам про интеллигентов в деревне, предшественников дауншифтеров и туристов с пишмашинками, по милым непритязательным рассказам Юрия Коваля, легшим в сценарную основу.

Персонаж дебюта Анны Фенченко «Пропавший без вести» с ходу сообщает стишком Германа Лукомникова: «Земную жизнь пройдя до половины, я умер. И клюют меня павлины». А завершается кино цитатой из Кафки. В промежутке такая добротная славная кин-дза-дза, путешествие сорокалетнего рохли по ржавому миру в компании застенчивого грузина Давида, гермафродита Валентины, небритого хозяина ночлежки и девушки Нины. Как он в эту компанию попал, как отстал от нее, по сравнению с этим живым куском, выглядит ученическим этюдом из восьмидесятых годов. И Кафку, честно говоря, туда же.

В лучших фильмах К 21 — без Кафки. Лучшие — это «Другое небо» Дмитрия Мамулии, собирающееся на фестиваль в Карловы Вары, «Счастье мое» Сергея Лозницы, уже съездившее в Канны, и «Перемирие» Светланы Проскуриной. Ему и достался главный приз. Это полноценное кино по сценарию Дмитрия Соболева, написавшего Павлу Лунгину его «Остров». Здесь оптика, как известный фитилек, прикручена во избежание копоти. Здесь многое решается посредством света, проливающегося на утлый и недоброжелательный мир, и сугубо пластического юмора — в ракурсе съемки, в устройстве мизансцены. Неприкаянному житью ее героя найдена фольклорная рамка поисков невесты. В поисках герою помогают Сергей Шнуров, собирающий материал для автобиографической книги «Тоска Генки Собакина», и молодой голосистый дьякон, славящий жизнь песней «По переулкам бродит лето, солнце льется прямо с крыш, в потоке солнечного света у киоска ты стоишь».

Лучшим режиссером признан Сергей Лозница, автор-инженер фильма «Счастье мое». Он же получил приз критики. Это самый настоящий авангард, мощный раздражитель в своей формальной броскости и содержательной бескомпромиссности. Классицизм отчетливо постановочных, законченных эпизодов из истории растления и мародерства сопряжен с драматургически ослабленной фактурой кусков-наблюдений в настоящем времени. Эти куски не имеют самостоятельного значения и требуют соположения, дальнейшего пути, протяженности взгляда и мысли. Сложно устроенная конструкция заставляет вспомнить хотя бы и то, как отважно режиссеры сочетали в прошлом цветные и черно-белые куски.

«Другое небо» Дмитрия Мамулии — совершенный и лаконичный стих в том смысле, что стихотворение не перескажешь своими словами и тем более не скажешь, плохо оно заканчивается или хорошо. Пастух из Таджикистана отправляется на поиски жены в Москву. Оператор Алишер Хамидходжаев снимает не гастарбайтера в мегаполисе, а путь сквозь мир, устроенный в дантовой топографии небес, хотя название «Другое небо» взято не из Данте, а у философа Мераба Мамардашвили. Грубо говоря, акт внутренней свободы делает возможным небо на земле, другое небо, вечное становление. Все, что показывает нам режиссер, это только следы и отголоски фабульных событий, их ожоги, а возможно, их предчувствия. В кадре не умирают, но переживают смерть. Бойня деревьев на лесопилке — единственная метафора в фильме, но такая терпкая и физиологичная, что уже и не метафора, а реальность метафоры. Картина редкостной ясности и совершенства формы получила странный приз — за музыку. Ну, будем считать, что жюри загипнотизировала мелодика фильма, его ритм, его киногения. Фильмы Лозницы и Мамулии различаются со всеми остальными картинами, показанными на фестивале, как различаются присутствие и представление. Может быть, и как присутствие киногении на фоне сливающихся в общий шум навязчивых галлюцинаций, навязанных представлений, стереотипных подходов, гомогенных однообразных банок с томатным супом в поп-артовском проекте Энди Уорхола.

Приставка «поп» вообще как-то актуализируется в связи с тем, что именуют «авторским кино». Два десятилетия относительной анархии в кино дали состояться фильмам с ярко выраженным характером, индивидуальной физиономией, и они закончились пеной серых дебютов этого года. Очевидно, что кинематограф возвращается в регламент, в иерархию, в систему, которую начинают активно выстраивать чиновники. Появление на «Кинотавре» таких фигур, как Сергей Толстиков, как председатель думского комитета по культуре Григорий Ивлиев, недавно сообщивший о критическом секвестре ассигнований на культуру, говорит о том, что в самое ближайшее время отношения кинопроизводителей, прокатчиков и государства будут отформатированы и в сегменте «авторского кино». Но что именно собираются регулировать, настраивать, развивать и поощрять?

Наиболее адекватно звучит формулировка Александра Роднянского: «индивидуальная система рассказа за пределами стереотипов». Именно такие были представлены на «Кинотавре» прошлого года в фильмах Хлебникова, Хомерики, Мизгирева, Сигарева. Его открывал внеконкурсный альманах «Короткое замыкание», составленный из картин режиссеров, моментально узнаваемых по первой строчке их киноязыка: Кирилл Серебренников, Петр Буслов, Алексей А. Герман, Борис Хлебников, Иван Вырыпаев. В этом году на открытии тоже был киноальманах, но уже предназначенный широкой аудитории — «Москва, я люблю тебя». Его делали 18 человек, по пять минут каждый. Кроме Ивана Охлобыстина и Мурада Ибрагимбекова, никого опознать не удалось. Даже когда в конкурсной «Сатисфакции» Евгений Гришковец собирает все свои штампы, это штампы именно Гришковца, хотя в титрах режиссером значится Анна Матисон, и это тоже авторское кино? Или «независимое», потому что снято полностью без господдержки? Академики отказываются дать понятию «авторское кино» скоропалительную дефиницию, мотивируя протест тем, что это определение требует глубокого исследования. А статистический советник Олег Иванов пришел к выводу, что мотивом смотреть «авторское кино» является желание быть не как все, оно «актуально для возраста самоопределения», то есть для молодых людей, желающих выглядеть более развитыми личностями, чем другие, и лежит в области понтов. Выражение «авторское кино» со временем стало чем-то вроде поп-фетиша, не обеспеченного иными смыслами, кроме необходимости как-то называться. Его склоняют на все лады, подменяют социальным протестом. Пучок гражданских позиций без художественной задачи почему-то называют арт-хаусом или еще шире — авторским кино, а ведь имитировать социальную значимость элементарно без всякого авторского присутствия. Неопределенный термин вошел во властный тезаурус, но само явление осталось маргинальным, эпизодическим. Его можно переназвать, уточнить, накачать субсидиями. Но вывести из уровня словесного сумбура в поле реального зрения можно, вероятно, единственным способом — образованием потенциального зрителя, формированием его потребительского запроса, принятием адекватных мер в области дистрибуции.