Клер Дени: «Что вы называете опасностью?»

— Клер, что побудило вас снова отправиться в Африку со съемочной группой?

— Своим появлением фильм обязан Изабель Юппер, которой очень понравился роман Дорис Лессинг «Трава поет». Изабель предложила сделать для нее экранизацию. Книга, на мой взгляд, стоящая. И все же мне хотелось вовлечь Изабель в круговорот событий, происходящих в современной, а не в исторической, описанной в книге Африке. Это не очень типичное для меня начало фильма. И, скорее всего, я бы не взялась за него, если бы у его истоков не было Изабель.

— Что для вас значит Африка?

— Множество мест моего детства. Множество мест в настоящем. Смешанные чувства. Потому что временами после обретения Африкой независимости появлялась своего рода надежда на лучшее, а временами, вы знаете, надеяться становилось так трудно. Вспомните события в Сьерра-Леоне и Либерии, геноцид в Руанде середины 90-х годов. Волнения разворачивались в соответствии с экономикой. Небольшая группа людей по политическим причинам, нередко выходцы из армии, свергали правительство, раз оно не хотело распределять доход от нефти или алмазов по справедливости. Персонаж фильма по прозвищу Боксер — один из них. Нечто похожее случилось в Буркина-Фасо, чей президент, молодой армейский капитан, был убит, и тот, кто это сделал, все еще остается президентом (имеется в виду история Тома Санкары, президента Буркина-Фасо, который жил на свое скромное армейское жалованье, ездил на велосипеде, осуществил «революцию чести» и был убит другом и соратником, став народной легендой. — В. Х.). Это довольно распространенная история. Война в фильме не метафора. В Африке много стран, где из спичечного коробка появляются Боксеры. Я знаю об Африке не больше, чем другие. И понимаю происходящее там не лучше многих. Вы с тем же успехом можете почитать газеты. Для меня Африка — это континент, где я выросла, множество мест в Джибути или в Уагадугу. Это интересное место, чтобы разобраться в текущей действительности. Притом не считать Африку обреченной на катастрофы из-за ее собственной жестокости, а понимать, на что обрекает местное население глобализация экономики, которая делает людей все слабее и слабее. Такого не было во времена моего детства. Было по-другому. Может, и не лучше, но по-другому.

— Вы дорожите этой памятью?

— Очень. Хотя моя жизнь была полной противоположностью жизни Марии, персонажа Иза­бель Юппер. Мой отец ничего не выращивал, он работал в конторе. В детстве мне бы и в голову никогда не пришло, что мы можем чем-то владеть. Что, конечно, не так для людей, занимающихся сельским хозяйством. Я испытала в Африке большую свободу. В бытность ребенком для меня не существовало ограничений или каких-то противоречивых отношений с Африкой.

— Какое впечатление произвела на вас Изабель Юппер?

— Она великолепна! Она вдохновляет режиссера. Она как волшебная игрушка. Она ничего не боится. Она никогда не устает. Она открыта. Она свободный человек. Она никогда не спрашивает, что это за роль и когда мы будем репетировать. Она немедленно стала частью Камеруна, сделала живущих там людей своими друзьями.

— Изабель Юппер вроде бы играет свою Марию предельной реалисткой, но при этом ее поступки нерациональны. Что заставляет ее поступать вопреки здравому смыслу?

— В моем понимании Мария -— это человек, который верит, будто у нее еще есть время закончить с урожаем. Быть твердой и не бояться слухов для нее является единственным выходом. Она не готова терять. Знаете, даже когда люди сталкиваются с огромной бурей, подобной урагану Катрина, а я была там спустя три недели после катастрофы, так вот, даже тогда они думают, что слишком трудно наживали свой скарб, чтобы вот так все бросить. Люди всегда уверены, будто опасность существует для кого-то другого, не для них. Да, конечно, есть такие, кто готов оставить все нажитое и спасаться бегством. Но есть и те, кто предпочитают остаться и сохранить свой дом во что бы то ни стало. Однажды я стала свидетелем большого пожара в Калифорнии. Многие покинули свои дома, потому что огонь подошел близко. Пожарные настаивали на эвакуации. И слышали в ответ: «Нет, здесь находится все, что у нас есть, мы не собираемся уходить. Здесь горит наше все». И они сгорали со своим имуществом. Для Марии нет будущего во Франции. В Африке она обладает куском власти, которой она больше нигде не получит.

— Отсутствие будущего у этих белых выражает их сын-слабак?

— Он не слабак, это просто разновидность ленивого ублюдка.

— Снимать в Африке трудно?

— Нет, очень честно, нет. Признаюсь вам, что я не люблю жары. Но переносить ее не так уж и трудно. Зато съемки были в красивых местах.

— Где?

— На западе Камеруна. Неподалеку от границы с Нигерией. Нет, в самом деле, сложностей у нас не было. Изабель даже взяла на съемки своего маленького сына. Он два с половиной месяца ходил в местную школу. И потом все зависит от того, что вы называете трудностями.

— Все-таки европейцы предпочитают для съемок Южную Африку.

— Да. Потому что там больше белых и с техническим оборудованием попроще.

— Может быть, в других местах снимать опасно?

— Что вы называете опасностью? Разве земля опасна? Вы имеете в виду страх перед людьми? Малярию?

— Скорее, отсутствие понимания, общего языка. С ураганом невозможно договориться, а другая цивилизация вроде урагана.

— На мой взгляд, быть вдали от дома — это нестрашно, это интересно. Многие люди боятся Африки, потому что она…

— Полна дикой романтики?

— Да нет… В Африке как раз все достаточно организованно, например охота, сафари. Белые люди здесь спокойно живут, заводят детей, их жизнь упорядоченна и даже рутинна, без особых трудностей.

— Позвольте спросить, что является «трудностями» для вас? Считаете ли вы подлинно затруднительной и, может быть, опасной ситуацией отсутствие понимания между людьми?

— Мне представляется опасной ситуация, когда я могу оценить всю меру опасности и быть уверенной, что не могу с ней справиться. Если бы я оказалась в эпицентре гражданской войны, как Мария, мне было бы страшно. Это не связано с пониманием нескольких слов или образа жизни. Мне настолько интересен новый опыт, он настолько меня вдохновляет, что я стараюсь, насколько это возможно, приспособиться к новому образу жизни, узнать новые способы готовить пищу, строить жилище, усвоить новый язык, хотя я не очень способна к языкам. Единственный страх, который я испытываю, — это страх религиозного экстремизма. Он исключает любую возможность отношений между людьми. Несколько раз я сталкивалась с его проявлениями лицом к лицу.

— Где это было?

— Однажды в студенчестве это произошло на пляже в Египте, в месте, очень хорошо знакомом мне, почти как Ривьера. Еще в Иерусалиме я совершила настоящую ошибку, отправившись куда-то в пятницу на ночь глядя. Однажды во Франции, неподалеку от моего дома, я увидела в метро двух женщин, облаченных во все черное, вплоть до перчаток. По их голосам и движениям я поняла, что они совсем молоды. Но они отгородились от мира в своем праве быть религиозными, они отвергли его. Это произвело на меня пугающее впечатление.

— Вы расцениваете историю Марии, вынужденной покинуть землю или остаться и погибнуть, как трагедию?

— Я не воспринимаю это как трагедию. Я имею в виду, что на свете случается много трагедий, в миллион раз худших. Очевидно, что английские фермеры, покидавшие Зимбабве, пережили ужасную потерю, когда лишились своих угодий. Но я также думаю, что люди, которые никогда не владели землями и виллами в Зимбабве или где-либо еще, вели не менее ужасную жизнь. Разумеется, для Марии все происходящее — это трагедия, но это не значит, что я отношусь к этому так же. Вы знаете, если мне придется выбирать между мировыми трагедиями, эта не будет первой. Определенно, нет!