Глазами клоуна

В самом конкурсе и рядом было много совершенно фантастических, грандиозных сооружений вроде фильмов Цуи Харка «Детектив Ди и тайна призрачного пламени» и «Тринадцати убийц» Такаши Миике. У Миике ловушки и бои на грани казни не только лишены обычной для этого автора придурковатости, но еще и элегантно встроены в классическую модель самурайского фильма. У Цуи Харка сооружена статуя Будды, такая же, как Колосс Родосский в одноименном фильме Серджо Леоне, а в нем лабиринт опасных трюков, эффектных мистификаций, и впечатление такое, будто это Леоне из параллельной вселенной. Не менее эффектно и параллельно конкурсу прошло выступление, впрочем конкурсного, Франсуа Озона. В его «Трофее» Катрин Денев и Жерар Депардье играют пародию на самих себя и необременительную водевильную комедию о великой силе буржуа. Ну вот как если бы в «Вишневом саде» Раневская отменила Париж и приняла управление усадьбой, а после выяснилось бы, что у нее с Лопахиным был юношеский роман, а революции бы не случилось ни в 1905, ни в 1917 году. Или драйвовый, почти совершенный ЗD хоррор братьев Панг «Глаза детей», показанный вне конкурса, мог бы войти в конкурс «Горизонтов» — по широте взгляда на 3D.

Главным открытием нынешней Мостры называют режиссера из Страны Басков Алекса де ла Иглесиа, автора «Печальной баллады для трубы». Тем временем его основные фильмы, от «Пердиты Дуранго» и «800 пуль» до «Идеального преступления» и «Убийств в Оксфорде», были доступны российскому зрителю по мере поступления на видео, после на DVD, а теперь в большом количестве качаются по торрентам. Кстати, в комментариях к ним разве только ленивые промолчали о близком эстетическом родстве Иглесиа с Тарантино. Призами Венецианского МКФ заслуженно воздали должное весьма интересному, помешанному на картинке и ритме автору, теперь достигшему уровня гениальности, вывели его за пределы жанрового гетто и специализированных фестивалей фантастики и триллеров. До сих пор самой крупной наградой в фильмографии Иглесиа была национальная испанская премия «Гойя» в шести номинациях за ранний «День зверя», за спецэффекты в «800 пулях» и «Сообществе», а также за музыку и монтаж в «Убийствах в Оксфорде».

Наградив свою старую добрую подружку Софью Копполу «Золотым львом», а старика-учителя Монте Хеллмана «Львом» специальным за «Дорогу в никуда», нынешний венецианский председатель Квентин Тарантино отдал важнейшие награды — за сценарий и режиссуру — своему вроде как молочному брату. Старшему по возрасту (на год или около того) и младшему по фильмографии (дебют Тарантино «Бешеные псы», одним из продюсеров которого был тот самый Монте Хеллман, появился в 1992-м, первый полнометражный фильм Иглесиа «Операция «Мутанты» — в 1993-м).

Нескладная каланча Тарантино в клетчатой рубахе, пробирающийся через зал к местам жюри, подтвердил тем самым, что всем своим замесом он из старого доброго, этически вменяемого кино. Пусть и выглядит ничуть не героическим мачо, а то ли академиком Капицей, ведущим программу «Очевидное — невероятное», то ли моложавым дедушкой Корнеем, обращающимся к маленьким друзьям. Маленьким, но искушенным фестивальным друзьям решения жюри, правда, не вполне пришлись по вкусу. Хотя в самом настоящем кино самые настоящие ковбойцы именно так и поступают: спасают девушек, уважают старых учителей и заслоняют собой братьев от гнилых помидоров (условные помидоры полетели как раз в Тарантино после оглашения первых призов). Ну и наслаждаются, конечно, пением птиц и лесными пейзажами. Оправдав, таким образом, закрепленную в кинематографе добродетельную жанровую схему, остальные призы жюри раздавало по искренней и бескорыстной любви. «Овсянки» Алексея Федорченко, принесшие Михаилу Кричману приз за лучшую операторскую работу, признаны чистым искусством, так же, как и самое бесспорное кино этого фестиваля и года в целом, «Необходимое убийство» Ежи Сколимовского. Ему отписали специальный приз жюри, а Винсенту Галло, сыгравшему в этом фильме загнанное соло в заснеженном лесу, достался «Кубок Вольпи» за лучшую мужскую роль.

«Печальную балладу для трубы» встретили изумленно, но без восторга: кровавый комикс, сентиментальная и наивно-жестокая вампука в стиле «в горле ком, в сердце топор». Это соотечественники Иглесиа сразу разглядели за вампукой и масками бешеных клоунов портрет одичавшей Испании с 1937 по 1973 год, разодранной сначала гражданской войной, затем режимом Франко, как лицо шизофреника, рыдающее одной половиной и хохочущее другой — без повода и не к месту. Людское сообщество представлено здесь цирком калек и уродов на фоне колоссальных монументов тоталитарной эстетики, а гротескная история передана схваткой белого и рыжего клоунов равно свирепых и кровожадных в своей нежности к летающей даме из цирка. Тут все из цирка, а не из цирка, так из зверинца. Это намного жестче, чем важная книжка Генриха Белля «Глазами клоуна», но и намного фантастичнее и занимательнее, чем любая стивенкинговская хоррор-экранизация с клоунами-палачами. Фильм куплен для России, но дата релиза пока не объявлена.

Что касается победителя, то маленькое, проходное кино Копполы «Где-то», скорее, даже милая зарисовка об актере и его дочке, отнюдь не губит ее репутацию, но и не добавляет ей лавров, так что дружеская поддержка пришлась фильму кстати. В сильном артистичном конкурсе эта скромная домашняя картина, навеянная собственной биографией, выглядела едва ли не пресно, буквально повторяя тусклую жизнь своего героя, звездного голливудского бедняжки. Тот в исполнении Стивена Дорфа прочно и привычно изнемогает от собственной серости в номере знаменитой гостиницы Chateau Marmont, чередуя чрезмерную выпивку и девиц. Визит десятилетней дочки, сыгранной Эль Феннинг, подключает его на время к источнику энергии. Непростая, горемычная жизнь звезд, да, сближает их с обыкновенными гражданами, а фирменные отъезды Софьи Копполы от сюжета в область скомканных чувств, музыкальных вставок и зависаний во времени и пространстве, да, сближают фильм с актуальным искусством кино. Режиссерское остроумие, нет, не заменяет ума, и Коппола-дочка после всех своих удач дрейфует на славной пустяковой истории к бесславному финалу, не очень-то понимая, как оканчиваются подобные истории про воображаемое «где-то, кто знает где», в котором знаменитым папам без дочек никак, если не хуже.

Многие из фильмов конкурсной программы были про неловкость тела, не понимающего, где оно и как ему расположиться в пространстве, про взаимную нерасположенность земель и персон. В актуальности этой темы особенно убеждает венецианская толпа, состоящая из тел, не ведающих ни правил движения, ни его законов, ни собственных границ. Впрочем, таково свойство всепоглощающих толп.

Чужеродным телом во враждебной среде выглядит в Лондоне и Париже восемнадцатого века африканка Саартье Баартман, прозванная «готтентотской Венерой» и крещеная Сарой. В «Черной Венере» Абделатифа Кешиша Сару показывают публике различного пошиба, как экспонат кунсткамеры, а после дикого порнографического цирка, снятого благородным Кешишем в режиме почти реального времени, как классическое представление с единством времени, места и действия, и занимающего две трети трехчасового фильма, сдают в бордель. В кунсткамере, то есть в парижском музее естественных наук, и упокоится вплоть до девяностых годов цивилизованного и гуманного ХХ века ее могучее заспиртованное тело.

Отношения с территориями, поч­вами в лучших фильмах строились от кропотливой лирики, впадающей в транс, как в фильме Келли Райхардт «Обход Мика», до предельной убийственной вражды, как в фильме Сколимовского. У Райхардт, снявшей ранее фильм-путешествие в поисках потерянной собаки «Венди и Люси», переселенцы заблудились на безводных просторах Орегона. Но никакого экшена или общеупотребительной мифологии Дикого Запада за этим не следует, просто ежедневная монотонная работа выживания на чужой земле, длинные перегоны, попытка встроиться в ритм пространства, длинные гортанные монологи-мантры аборигена.

На соотнесении открытых безграничных пространств пустыни Гоби, которая сама без всякой ВОХРы лучшая тюрьма, и безвыходного заточения построен дебют в игровом кино документалиста Ван Биня «Канава». Первым игровым фильмом про ГУЛАГ оказался фильм про китайский ГУЛАГ. Темная, врытая в норы хроника монотонного убийства столь беспросветна, что мелкая судорога дневного света, солнечный луч, пробежавший в кадре, воспринимается искусной и великолепной игрой.

Финал другого сильного фильма, чилийского Post mortem, ставит точку в счетах с пространством, бесстрастно забивая кадр старой рухлядью, замуровывает саму камеру, которой только и остается, что отключиться. Как и в «Печальной балладе для трубы», как и в «Канаве», в фильме Пабло Ларрейна пространство определено временем — это военный переворот, хунта, убийство Сальвадора Альенде, которое героям фильма, проводящим вскрытие за вскрытием, придется квалифицировать как самоубийство. Предыдущий фильм Ларрейна «Тони Манеро» участвовал в одной из Каннских программ. Главные роли в обеих картинах исполнил Альфредо Кастро. Маниакальный убийца, Тони Манеро танцевал диско и ходил на «Лихорадку субботнего вечера» с Траволтой, как поезд по расписанию. Нынешний персонаж не столь выразителен, но тоже маниакален. Его существование «после смерти» страны становится такой же ментальной болезнью, как и бешенство клоунов в фильме Иглесиа, как и бесплотность на грани исчезновения китайских узников «Канавы», посланных в 60-е годы по велению товарища Мао на перевоспитание.

Все эти экспрессивные в своей болезненности фильмы не тратили попыток на обретение равновесия, в их мире все давно и окончательно пошатнулось. Совсем другие отношения с пространством в «Овсянках» Алексея Федорченко, у которых также диплом экуменического жюри и приз ФИПРЕССИ. Двое мужчин и две птицы овсянки отправляются в путь по земле, на которой жило много разных племен, но даже то, которое выжило, теперь постепенно исчезает и больше похоже на призрак, чем на полноценный народ. Придуманные писателем Денисом Осокиным обычаи и обряды племени меря, к которому причисляют себя персонажи, ненамного основательнее того «дыма», которым предстоит стать нашим воспоминаниям. «Дымить» на языке фильма — значит откровенно, не конфузясь, говорить о личном, дорогом, но исчезнувшем, и весь этот свободный от драмы, спокойный, надличный фильм — это светлый дым о чем-то неформулируемо важном, растворившемся в пейзажах, лицах и языках.

У Сколимовского в «Необходимом убийстве» афганский военнопленный, доставленный американским конвоем из родной пустыни в зимнюю Польшу, сбегает и блуждает в лесных чащах, пытаясь как-то проскочить это гибельное для него пространство-катастрофу, ужаться до точки, стать незаметным. Но приходится убивать, чтобы не останавливаться. Ежи Сколимовский из длинных гипнотических планов и резкого монтажа высек кусок необъяснимой поэзии, в которой на разных концах строфы мерцают пес Аллаха и гончие псы, срубленные деревья и обступающий галлюцинирующего героя лес минаретов, хотя достало бы и просто леса. Винсент Галло, сыгравший беглеца, представил в конкурсной программе также свой новый режиссерский опыт «Обещания, писаные на воде» и короткометражку «Агент» в программе «Горизонты». В «Горизонтах», отданных в этом году под неразборчивый видеоарт и экспериментальные работы, нашлось бы место и черно-белым «Обещаниям». Этот фильм куда более кроткий, чем предыдущий «Бурый кролик», чье поэтическое действие было размазано пейзажами по ветровому стеклу автомобиля и слезами из прекрасных синих глаз Галло, игравшего в фильме роль гонщика, потерявшего любимую. В «Обещаниях» утрата любимой, в действительности пережитая актером и режиссером несколько лет назад, — снова повод для Галло появиться в главной роли и в ней предаваться воспоминаниям в чудесной кинематографической форме.

Фильмы, которые было интересно смотреть без фестиваля, также не остались на этот раз в меньшинстве: «Аттенберг» Афины Ракели Цангари с призом за лучшую женскую роль для гречанки Арианы Лабед, «Паршивая овца» Асканио Челестини, где герой раздваивается в собственном сознании, а двойника играет другой актер, «Черный лебедь» Даррена Аронофски, снова высказавшегося на тему жизни за счет тела, на этот раз не в кулачном балагане, а в высоком балетном искусстве. Наконец, «Версия Барни» Ричарда Льюиса, где герой Пола Джаматти привычно воплощает собирательный образ деликатных несчастливцев. Его характер формируется в атмосфере «Римских каникул», закаляется в постылом браке и малообъяснимо расползается в счастливом. Разумеется, это каникулы с точки зрения прожженного американского репортера, а не какой-то там романтичной принцессы, а брак — с перебранками по-итальянски, а счастье неразрывно связано со способностью забывать. Или невозможностью помнить то, что, кто знает, что?

Вьетнамец Тран Ан-Хун, попадавший в номинацию «Оскара» и на Каннский фестиваль с фильмами «Аромат зеленой папайи» и «Прямой луч солнца», подвизается на медленной, но в то же время не очень внимательной вышивке эмоций. Он слывет мастером чувственных эффектов. Харуки Мураками, в чьих книжках слишком много микроскопических действий, а чувственность в отличие от чувствительности далеко не первая забота для автора и его персонажей, следовательно, не лучший объект экранизации для этого режиссера. Его «Норвежский лес» получил определенный эротический акцент. Японские дети-самоубийцы предстали истериками на почве секса, а одиночество из категории обыденного у Мураками перешло у Трана Ан-Хуна в разряд экстраординарного. 37-летний герой, услышав мелодию Beatles, вспоминает, и память о потерянном за всю жизнь, о вещах и о людях, становится полноценным и решающим героем книги. О том, чего не вернуть, и о тишине, которая тянется, как вода с неба, фильм красноречиво умалчивает. Адаптация книжки делалась при активном участии ее автора. Но это не особо помогло, так же как и экранизации другого, современного, бестселлера итальянца Паоло Джордано. Его рекордно популярную книгу «Одиночество простых чисел» с неутешительным результатом перенес на экран в сериальном духе достаточно умелый и франтоватый режиссер Саверио Констанцо, но итальянскую публику, имевшую возможность сравнить постановку с источником, не осчастливил.

Нью-йоркский богемный персонаж Джулиан Шнабель баловал требовательную публику арт-затеями в картинах «Пока не наступит ночь», «Баския» и «Скафандр и бабочка». Примечательно в его новом фильме «Мирал» о судьбе основательницы детского приюта в Палестине и ее воспитаннице то, что он освежает ветхую проблематику. Что, если по старой коммунистической методе снимать серии из ЖЗЛ о людях, никогда не существовавших, которым, возможно, следовало бы рождаться чаще, чтобы это не выглядело чем-то выдающимся. Впрочем, понятно, что любых героев кино в реальности не было и нет, а лишь даты рождения и смерти, между которыми фейк, воображаемый маршрут.

Но даже такие неудачи, как «Норвежский лес» Тран Ан-Хуна, «Мирал» Джулиана Шнабеля, «3» Тома Тыквера и «Одиночество простых чисел» Саверио Констанцо было интересно смотреть глазами Тарантино, считающего «львов». Это был самый соблазнительный и долгоиграющий аттракцион Мостры. В отличие от изолированного в программе «Горизонтов» неформатного кино и видеоинсталляций он исправно работал до самого закрытия и даже примирил с невозможным прежде в Венеции фактом: символическим характером призов, которые оказались не так уж важны. «Золотой лев» остается поэтичным символом прежней Мостры, которая у нас на глазах уплывает в историю. Сказочный остров скрывается в тумане, фестиваль меняется в прагматичную сторону, где в пресс-центре не будет протекать крыша, новый фестивальный центр перекроит карту Лидо, а новый фестивальный шеф (контракт Марко Мюллера истекает в следующем году) — карту программ.

В нынешнем году конкурс «Горизонты» отдан сугубому эксперименту, признаться, не самому удачному. Вряд ли было правильным выгораживать для этой номинально просторной программы узкую экспериментальную площадку. Более того, не покидает ощущение, что на месте «горизонтов» образовались немедленно тупики. Впрочем, жюри под водительством Ширин Нешат и тут выбрало несколько интересных работ. «Грядущие аттракционы» Петера Черкасски — авангардный оммаж аттракционам Великого Немого. Мексиканская документально-игровая притча Николаса Переды «Лето Голиафа» об исчезновении и смирении. Элегический, немного дидактичный, но приятно дидактичный документальный фильм «Забытое пространство» голландцев Ноэля Берча и Алана Секулы — про забытое искусство неторопливо вести баржу вдоль низких берегов, про разбомбленный и воскресший благодаря порту Роттердам, одна из глав так и называется: «Феникс и мамонт», про детишек, играющих в погрузку-разгрузку и прочую логистику. Но авторы, показывавшие свои работы в полупустых залах, уже не знали, как привлечь внимание к фильмам. Один находчивый экспериментатор прервал трансляцию своего пятидесятиминутного опуса «Затухание» за пять минут до конца, сославшись на не должное качество проекции, и предложил всем желающим узнать, каков финал, обратиться лично к нему за дисками. Там двое с фонариками импровизированно бродят в темноте подвала, совсем как заправские зрители плутают в фильме. Слушают неясные шумы. Где-то вдали мерцает свет, про который ясно, что это никакой не выход. Совсем не выход. Стоит разыскать в сети работы Дэвида О’Рейли, чтобы представить, как может подействовать лекарство из его фильма External World, выдвинутого венецианским жюри на европейскую награду. На рецепте написано Fuck yourself, и доктор рекомендует зайти еще.