Все явное станет тайным

НЕДАВНО вспоминали с Марком Рудинштейном кончину Влада Листьева, который, напомню, был не только ТВ-ведущим, но и ведущим церемоний «Кинотавра». Я поведал версию убийства, которой со мной поделился в свое время полковник Литвиненко. Марк с позиций очевидца рассказал о событиях, предшествовавших тем роковым выстрелам. Из совершенно идентичных фрагментов прошлого, по каждому из которых, замечу, разногласий не возникло, у каждого сложилась собственная мозаика.

В последнее время книжный рынок наводнили тонны разнокалиберной мемуарной литературы. И читать воспоминания современников любопытно — порой создается ощущение, что проживал с авторами в каких-то параллельных мирах. И уж точно не в одной стране.

Гениальный провидец Джордж Оруэлл, сражавшийся на стороне республиканцев против фашистов в Испании, горестно констатировал: «Я с детства знал, что газеты могут лгать, но только в Испании я увидел, что они могут полностью фальсифицировать действительность. Я лично участвовал в «сражениях», в которых не было ни одного выстрела и о которых писали, как о героических кровопролитных битвах, и я был в настоящих боях, о которых пресса не сказала ни слова, словно их не было. Я видел бесстрашных солдат, ославленных газетами трусами и предателями, и трусов и предателей, воспетых ими, как героев. Вернувшись в Лондон, я увидел, как интеллектуалы строят на этой лжи мировоззренческие системы и эмоциональные отношения».

Помнится, еще во время премьерного показа «Намедни» Парфенова мелькнула мысль — все как-то не так… Не помню я этого. А то, что помню, — сто пудов — было иначе. Вроде и то, а вроде и нет. Видимо, так же ощущают себя больные амнезией, когда им представляют родных: папу, маму и жену с детьми. Все очень мило, и люди вроде приятные, только вот… чужие.

Человечество всегда алкало ясности в вопросах прошлого. И со старательностью первоклашки расшифровывало пыльные папирусы, хитрые иероглифы, тайные знаки и прочие следы. На каждом очередном витке исторического развития звучал новый ответ. Всегда новый. На конкретный вопрос. Тот же самый. «Хвост виляет собакой». История фальсифицируется прежде всего потому, что правда, как правило, неприглядна. И не устраивает большинство. По версии Булгакова, верховный прокуратор Иудеи Понтий Пилат заказал Искариота, и самоубийство последнего было мастерски сымитировано. А вот Эндрю Ллойд Уэббер полагает, что Иуда искренне заблуждался: мол, действия назаретянина могут подставить нацию под репрессии римских оккупантов; и, выполнив долг, повесился сам. Кто-то считает, что «бабло побеждает зло» и все дело в 30 серебряниках. Истина же ведома немногим. И они предпочитают молчать.

Однако и там, где рамок биологической жизни индивидуума вроде бы хватает для обзора, все равно видишь фундаментальные искажения. Например, одни убеждены, что осень 1993-го втянула в революционный водоворот всю Москву, а другие погружены были в собственные проблемы, телевизор не смотрели, выстрелов не слышали. Что уж говорить о событиях давних — история Второй мировой гламуризируется прямо на глазах. Оценки меняются стремительнее настроений кокаиниста — еще не успели исчезнуть очевидцы, а сюжет уже претерпел радикальные метаморфозы. И не был бы возможен никакой Фоменко с его авторской редакцией прошлого, если бы остающиеся потомкам «документальные свидетельства» доказывали хоть что-нибудь. Воланд — лжец, и рукописи, увы, горят. Ни один документ не вечен. Любая бумага может быть дезавуирована. А люди и вовсе дюжину раз на дню редактируют даже собственную биографию — каждому контрагенту отдельную версию.

Таким образом, тайное всегда побеждает явное. Безжалостная статистика упрямо доказывает, что преступления, которые случайным образом не раскрываются сразу, не раскрываются никогда, что концы, спрятанные в воду, там и остаются, что если речь идет о серьезном преступлении, то свидетели зачищаются вместе с исполнителями, а красну смерть на миру принимают порой совсем другие люди. «Дорога на Арлингтон», короче. Лента, кстати, вышла ровно десять лет назад. То есть незадолго до событий 11 сентября 2001 года.

Так какова же природа крылатого (и, очевидно, абсурдного) выражения «все тайное станет явным»? Откуда эта святая вера в то, что когда-нибудь будет обретена ясность? Видимо, из нежелания мириться с очевидным — тем, что явного нет ни-че-го. Все может быть оспорено. Искажено. И переформатировано. Сознательно, бессознательно или случайно. Людьми. Машинами. Собственной памятью.

Поэтому мемуарная литература хоть и несет на себе явную печать индивидуального искажения, но все же хороша тем, что в этой огромной куче покрывающих воспоминаний можно найти драгоценный отсвет подлинной реальности, которая мелькнет алмазным светом. Да и угаснет навсегда. И все, что кому-то сегодня очевидно, станет полной загадкой для исследователя из будущего. Исследователя, который будет копаться в наших воспоминаниях, как лингвисты роются в древнерусских текстах. Роются, пытаясь понять, как же строилась странная — тайная для потомков — жизнь. Жизнь, которая когда-то была явной.